цветочные подушки. В моей привычной жизни, проходившей по большей части в общежитиях, съёмных квартирах и на вписках, было очень немного моментов настоящего одиночества. Не такого, на час-два перед сном; не когда родители уедут на дачу или соседка останется ночевать у бойфренда – а настоящего, когда точно знаешь, что в ближайшее время по эту сторону айфона с тобой нет и не будет ни одного человека. И это тоже не помогало собраться с силами.

У каждой жизни и у каждых отношений есть обложка, которую видят все, и есть то, что происходит на самом деле, – невидимая сторона, которая может быть втайне от всех как безмятежным счастьем, так и чьим-то тихим адом. Мне нравилась обложка моей жизни и нашей с Матти, мне нравилась наша история. Нравилась работа в стокгольмском нон-профите, к которой я пришла долгим путём волонтёрства, активистских групп и ночных дежурств на “линии доверия”. Нравилось, что четыре года назад я приняла и осуществила самое безрассудное и глупое из всех возможных юношеских решений: потратив многолетние сбережения из копилки, оформила в подозрительном чахлом агентстве в Чертаново студенческую визу, купила билет и переехала в Прагу. Из всех вариантов Прага была ближе всего к двадцатичетырёхлетнему нюрнбергскому журналисту Матиасу Шварцу, с которым я познакомилась на фестивале Сигет в 2008 году, – но при этом достаточно далека для того, чтобы оставаться самостоятельной молодой женщиной, а не ждущей чего-то подругой, свалившейся как снег на голову.

Наконец, мне нравилось, что хоть я и жаловалась иногда на то, что в этих отношениях на расстоянии всё приходится делать самой, – я панически избегала любой мысли о том, что всё могло бы сложиться иначе. Палатки, в которых мы жили на Сигете шесть лет назад, поставили бы на разных краях острова, и мы ни за что бы не встретились; или Матиас решил бы не приезжать в Россию; или я сама сдалась и согласилась бы с законом о невозможности отношений на расстоянии.

И по сравнению со всем этим странная изнанка наших с Матиасом отношений – которая моментально стала бы красным флагом в устах любой женщины, обратившейся в фонд, где я работала, – казалась мне раздражающей, но незначительной деталью этой жизненной траектории. Мне действительно было почти всё равно. Нет, иногда это больно, но чаще всего – не слишком; и если это важно для Матиаса, то у меня набиралось не так много аргументов против – и огромное количество тех, что предъявлять стоило в первую очередь себе. И что в этом такого, в конце концов, если твой любимый человек стремится время от времени наносить по всей длине твоего тела маленькие симметричные порезы, чтобы потом пересчитывать их пальцами один за другим и помечать: “Вот так тебя люблю, вот так, вот так, вот так”. И чтобы потом, когда вы в очередной раз разъедетесь – он в Германию, ты туда, где ты сейчас, – ты могла смотреть на эти отметки на своём теле и помнить, что он для тебя значит.

В моменты ссор я иногда кричала ему – лучше бы вместо того, чтобы считать, – вот так, вот так, вот так – что-нибудь бы делал! Настоящее, понимаешь? Нормальное! Чтобы нам не надо было видеться от случая к случаю, чтобы всё это не зависело от меня, потому что я чертовски устала от всего, от этих отношений на расстоянии, оттого, что ты думаешь, что у нас всё хорошо, а я нет, оттого что ты в этих отношениях – сильный, а я нет. Но я быстро остывала – потому что и сама прекрасно знала: мы могли давно бы жить вместе, дело не в этом. И мы мирились и планировали следующую встречу – а если она наступала достаточно быстро, то мои шрамы, не успев зажить, начинали кровоточить снова, напоминая, что любовь, боль и все эти вещи связаны друг с другом.

***

Пять с половиной лет назад: Матти впервые приезжает в Москву. На улице минус двадцать, но мы продолжаем каждый день упорно ходить по туристическим маршрутам столицы. Мы греемся егермейстером вместе с моими подружками по соцфаку на лекциях, разливая его под партой в последнем ряду. Все родственники в восторге от Матиаса и приглашают его переехать в Россию. В последний день мы идём делать парные татуировки, но на полпути я передумываю, и Матти улетает расстроенным.

Пять лет назад: Матти снова в Москве. Мои родственники по-прежнему зазывают его в Россию, но теперь он отвечает, что лучше бы я переехала в Германию. Я не в восторге от этой идеи: во-первых, я ещё не окончила институт, а во-вторых, не хочу быть русской-женщиной-замужем-заграницей. Вдобавок я так и не решаюсь на парную татуировку, что становится для Матти последним ударом. Перед отъездом он объявляет, что приезжать в третий раз не собирается: это слишком близко к предложению, которого он не может сделать девушке, так и не определившейся, быть с ним или нет.

Четыре года назад: последнее, в чём я хотела бы самой себе признаться, – это что я знаю всё – но продолжаю скучать по Матти. И когда впервые за год он звонит мне, чтобы поздравить с днём рождения, всё начинается заново. Я объявляю родителям, что собираюсь учиться в Чехии, – “потому что там красиво, качественное бесплатное образование и больше перспектив”. Под шум семейного скандала, закрывшись в комнате, забиваю в гугл “где в Праге учить социологию на английском языке”.

***

Два дня ожидания в Будапеште прошли именно так, как я представляла. Поздние подъёмы в надежде максимально сократить день; вечер за просмотром сериалов как патентованный способ отвлечься; а в перерывах – лихорадочное блуждание по прекрасному городу, где траектория моей жизни однажды зашла в неожиданный поворот. В моём заполнении города шагами и взглядами были и энтузиазм двухдневного туриста, и отголоски отчаяния, с которым я всюду в городе отмечала наши места и маршруты. Куда бы я ни шла, что бы ни делала – я беспрестанно прокручивала в голове кадры, с которых всё началось, пытаясь решить, кто и за что в ответе. К вечеру пятницы я извелась окончательно – и была благодарна Матиасу только за то, что его приезд положил конец этим бесконечным репетициям “большого серьёзного разговора”.

Как это всегда бывает после расставаний, поначалу мы чувствуем себя немного чужими друг другу, – но по глубоко исхоженной колее очередное наше знакомство быстро набирает обороты. И я обнаруживаю, что для того, кто каждую минуту проводит, навязчиво восстанавливая